Мое босоногое детство

В четвертом классе учителем в деревню прислали мужчину, Николая Александровича, фронтовика, из соседнего села. На его уроках прекратились шум и возня, которую мы допускали на уроках учительниц. Дисциплина стала лучше: любое проявление своеволия немедленно пресекалось деревянной линейкой по лбу. Его жена в деревню ехать отказалась. Он снял квартиру - занимал одну комнатку в жилом деревенском доме. На воскресенье, когда как - пешком или на санях, ходил в село Глотово, к семье. В понедельник, как штык, был в школе, с линейкой в руке встречал нас в сенях, приговаривая: «Отдых у вас прошел отменный, теперь займемся загрузкой ваших мозгов знаниями, большинству из вас не нужными».

  Меня посадил с Алексеем Павловым. В каждом классе я сидел с новым напарником: их по тем или иным причинам отправляли в детские дома. Так случилось и с Алексеем. Его мать (нашим матерям, оставшимся без мужей, не было еще и тридцати лет) влюбилась в прибывшего с фронта солдата - Прок Коля, результат я уже освещал выше.

  Не знаю, насколько это соответствует правде, но меня от желтухи, совместно с приехавшим с фронта дядей Мишей, привезшим домой эту болезнь, лечили раствором сулемы (от которой умерла мать Алексея). Мать каплю сулемы вливала в рюмку, наполненную самогоном, и заставляла нас с дядей пить. Запах сулемы был настолько отвратительный и специфический, что перед следующим приемом он уже возникал во мне, как только мать начинала возиться мерной посудой.

  В день похорон Алексей открыл оглушительную пальбу из отцовского ружья, выражая этим великую боль утраты. Наблюдать за этим было невыносимо тяжело, сознавая, что никто, ничем ему помочь не может. Его с сестрами (они были младше его) очень быстро увезли в детдом в другой район. Я опять остался без напарника за партой. Встретились мы с Алексеем через двенадцать лет. Оба отслужили в Армии и были женаты. Выглядел он молодцом, был жизнерадостным, крепким молодым мужчиной. По окончании семи классов детдом направил его в ФЗО. После ФЗО отработал пару положенных броневых лет, отслужил три года в Армии и вернулся в родную деревню.

  Женился, уже имел дочь, жена из соседей деревни Макарыб, училась на год позже меня (макарыбские, в основном, шли по учебе на год-два позже, сказывалась отдаленность от села и вековое бездорожье), поэтому я ее не знал. Она закончила Сыктывкарский сельскохозяйственный техникум и была направлена в деревню работать ветеринаром.

На учебу в Глотово

Начиная с четвертого класса и до десятого по окончании учебного года мы сдавали экзамены, по итогам которых нас переводили в следующий класс. Случилось так, что мне пришлось за каждый следующий класс сдавать экзамены, хотя в классах, следующих за нами, экзамены отменялись. Переводные экзамены за четвертый класс сдавали в неполной средней школе в селе Глотово.

  В весеннее половодье туда можно было добраться только по реке на лодках, других видов сообщения не существовало. Все было ново. Школа большая, двухэтажная, состоящая из десяти комнат-классов. Раньше, до войны, в этом здании располагалась средняя школа, которую перевели в районный центр - в село Кослан.

  Те ребята, у кого не было близких родственников в селе, были помещены в общежитие. Я остановился у деда. Экзамены состояли из двух предметов: диктант по русскому языку и письменно по арифметике. По арифметике необходимо было решить одну задачу и пару примеров. Оба экзамена сдал на отлично.

  В день завершения экзаменов в село пришёл белый пароход с большими колесами, постройки ещё царских времён: привез муку, сахар, табак, спирт и другую необходимую провизию. Все село высыпало на берег, дети - в первую очередь.

  Мы стояли на крутом берегу и любовались невиданным красавцем, пускающим пары из разных труб, отверстий в боках. Наблюдали, как матросы подавали мешки с провизией сельчанам, участвующим в разгрузке. Наши мужики, как заправские моряки, шустро спускались с грузом на спине по сходням на берег и укладывали груз штабелями.

  Мы, дети, завороженно смотрели на чудо творения человеческих мозгов и рук, не переставая любоваться, сидели на берегу, пока пароход не отчалил, подавая длинные прощальные гудки. Пароходы приходили в разовом порядке только в большое половодье, которое случалось не так уж и часто, позволяя добраться до Глотово.

  Не задерживаясь, первой же оказией поехал домой. Из деревни мы были в классе двое, я и Гена-трехпалый, остальных родители по разным причинам не отпустили, и они завершили образование на уровне незаконченных четырёх классов начального образования. Осенью с Геной мы потопали в Глотово, надеясь приумножить в дальнейшем наши знания.

  Пятых классов было три - 5А, 5Б, 5В. Я попал в «5 В» - свободных парт не было, за каждой партой сидели по два ученика. В классе нас оказалось 20 учеников: мальчики и девочки поровну, сидели парами мальчики с мальчиками, девочки с девочками.

  Последние парты занимали второгодники: девочки с Макарыба, Зерзяыба, Кривушево. Эти девочки уже были половозрелыми мадоннами: они отстали от своих сверстников в годы войны - пробыли в школе с нами не полный год и по окончании первых учебных четвертей оставили учебу. Некоторых наших ребят, учившихся на год-два впереди нас, мы застали в пятом классе.

  Родители задержали их дома год-два с таким расчетом, чтобы они стали постарше и сумели адаптироваться в общежитии. Кроме того, они на каждый выходной обязаны были приходить домой за продуктами за семь километров, а назад несли на себе провизию на неделю. Многие не выдерживали такой жизни и бросали школу раньше времени, не окончив ее. На этом у многих учеба заканчивалась. Как-то в классе третьем, между мной и дедом, возник разговор о великом вожде Ленине В.И., где я выразил мнение, что революция, совершенная вождем, принесла счастье, благополучие народу, вывела страну из нищеты, произвола царской власти. Ответ деда меня озадачил и поразил.

  Дед не стал меня опровергать, а только сказал: «Ленин - это на сегодня самый страшный антихрист, когда-либо приходивший на землю, ниспосланный богом за грехи наши». На этом наш диспут на тему «Ленин и революция» закончился и больше к нему мы никогда не возвращаись. Можно подумать, что дед сошёл с ума. Надо же высказать такую крамолу.

  Дед получал газету «Правда», после чая любил читать, особенно мне врезалась в память «Нота» за подписью В.М.Молотова, где он клеймил англо-американских империалистов за их происки против нашей страны, непрестанно борющейся за мир во всём мире.

  Жизнь складывалась тяжело, хотя после войны прошло уже почти два года, но улучшения жизни не наступало. Дед, как-то читая газету, произнес вслух: «Почему русский рабочий класс не поднимется на забастовку, терпит эту вакханалию?». Никто ему не ответил, да и отвечать некому: находились в доме я, несмышлёныш, да бабушка - его жена - никогда не сказавшая ему против ни единого слова.

  После экзаменов, приехав домой, нас послали бороновать колхозное поле на лошадях, засеянное ячменем. Нас - это четыре лошади и четыре мальчика, старшим назначили деда Брулё. Он был большой лентяй, проживал с дочерью в зимовке, постоянно был голоден, как будто имел не желудок, а бездонный мешок. На всю деревню он один не имел добротного дома, ютился в однокомнатной зимовке.

  Он собрал наши припасы (картошка, хлеб), собрал хворост, разжег костер и ко времени обеда испек на углях картошку. Когда картошка испеклась, он нас позвал к костру. Губы его были черные от горелой картофельной шелухи, он уже успел достаточно поесть и в благодушном настроении, размечтавшись, проговорил: «Вот уж Сталин ест картошки столько, сколько душа пожелает». Мы не поддержали его в том, что, Иосиф Виссарионович, наш любимый вождь и учитель, лучший друг детей, ест только досыта картошку, что ему, кроме картошки, больше нечего лопать? Несмотря на наше несогласие с ним в вопросах потребления вождем картошки, он все же успел ограничить нас едой. Остаток дня мы провели с урчащими животами от недостаточно потребленной печеной картошки.

  По окончании работ мы попросили бригадира не ставить над нами старшим деда Брулё. Бригадир согласился с нашими доводами, стал назначать старшим одного из нас. Таким образом мы были предоставлены самим себе, что не сказалось отрицательно на результатах труда. Трудились «не покладая рук», бригадир остался доволен нами. Так это лето прошло быстро и незаметно.

  Летом же скончался дед. Я помню, как его отпевал брат бабушки, а Семен, страстный охотник, по пути на кладбище громко обратился к похоронной процессии: «Покойный при жизни любил петь и просил хоронить его с песней». Сам же и запел: «Сидит Ваня на диване, он последнюю рюмку пьет». И полилась печальная песня про Ваню в ожидании отправки на военную службу, подхваченная всеми в похоронной процессии.

  Осенью прибыл к бабушке в Глотово, приступил к занятиям в пятом классе. Русский язык и литературу вела Александра Александровна, женщина статная, породистая, в зубах вечно дымилась папироска «Беломорканал», только лишь не курила на уроке.

  Девчата, которые по возрасту должны были сидеть в восьмом классе, из-за войны отстали в учебе и теперь сидели позади нас и изощренно зевали, отвечали на вопросы или неправильно, или в большинстве своем молчали, низко опустив головы. На уроках Александры Александровны девчата ударения путали так, что, хотя все мы были не лыком шиты, сами от них недалеко ушли, но девчата, в силу своей излишней скромности, ударениями владели, как эстонцы. Так что мы смеялись до спазмов в желудке. Александра Александровна не могла оставаться в стороне и, вдоволь посмеявшись, девчатам рекомендовала по вечерам группой выходить на главную улицу села, гулять, взявшись за руки, и петь русские песни, частушки как можно громче. Она говорила, что при исполнении песен ударения произносятся правильно и со временем запоминаются. Что они и делали с удовольствием, так как такая практика пения по вечерам девушками в деревнях существовала издавна.

  Учитель арифметики Николай Александрович шепелявил, чмокал губами, правила арифметики вдалбливал в наши мозги с упоением, достойным похвалы. Только жаль его: женился на молодой, красивой учительнице младших классов, недавно прибывшей по распределению. Погожим весенним днём свадебный кортеж продефилировал по центральной улице села: впереди массы однополчан гордо шагал Николай Александрович под ручку с новоиспеченной женой. Но вскоре перевели его в райцентр, где впоследствии развелся и женился на учительнице своего возраста с детьми. В пятом классе ставили итоговую отметку за полный курс арифметики: Николай Александрович, как я помню, на итоговых экзаменах поставил мне пятерку, т.е. отлично за весь курс.

  Коми язык и литературу вел Алексей Николаевич Обрезков. Он ходил в галифе при сапогах, усвоение предмета проверял по принципу - кто первый? Задавал вопрос: «Сколько падежей в коми языке?» На размышление давал три секунды, если за это время не поднималась рука, он сам вызывал ответчика и при правильном ответе оценку снижал на один бал. Падежей в коми языке, немного и немало, а шестнадцать. Поэтому, да и не только, предмет был тяжелее программы русского языка. Несмотря на это, находились смелые ученики, которые вставали в течение трех секунд и были уверены, что, если даже ответ не совпадет в рифму, положительная оценка в размере тройки обеспечена за смелость. В школе на большой перемене выдавали иногородним порцию супа-баланды. Мне бабушка дала миску из дюралюминия: острием ножа выгравировал свои инициалы и, пока было тепло, носил ее на голове - вместо кепки.

Морис ВУРДОВ.

(Продолжение следует).