Мое босоногое детство

Радости не было конца, меня окружили любовью и вниманием, говоря: «Ты - наш бесценный кормилец».

  То, что мы уложили оленя, никто не донес до властей, по окончании сенокоса отрицательных последствий не последовало. Если бы этот поступок совершил взрослый, предугадать последствия было б сложно: среди взрослых всегда имелась некоторая зависть к друг другу.

  Так, зимой, если кто, недостаточно маскируясь от нежелательных глаз, привозил домой охотничьи трофеи в виде туш лося, оленя или медведя, рисковал быть обысканным милицией с конфискацией добытого и наложением штрафных санкций.

  Задание по заготовке сена мы выполнили в срок, с хорошим качеством, что позволило вернуться своевременно домой. По завершении сенокоса несколько дней мы занимались заготовкой сена для себя, для своих коров из личного подворья, в лесу, в местах, где никогда колхоз даже не планировал вести заготовки. Вывозили такое сено в марте-апреле по насту на охотничьих нартах, в ночное время, предварительно разделив его по кучкам. Завязав одному глаза и по указке другого из группы, завязанный выкрикивал кому какая кучка сена принадлежит. Если кто при сборе сена в кучи старался больше уложить сена в эту кучу, при дележе она ему, как правило, не доставалась. Кучи сена были все совершенно одинаковы - как по весу, так и по объему.

Сопрон Вась

В один из дней после сенокоса, до начала учебного года, пришел к нам Василий Софронович (по-деревенски Сопрон Вась), кузнец, израненный на фронте в невероятных размерах: пальцы на руках полностью не сжимались, тело исполосовано по разным направлениям шрамами от осколков и пуль, но внутреннее содержание оказалось здоровым. Он умудрялся играть на гармошке: по праздникам веселил вдовушек на мосту, площадка которой использовалась как импровизированная сцена, заставляя их плясать под свою музыку с остервенением, выводя наружу всю накопившуюся вдовью невостребованность.

  Его жену, Анастасию, накануне приезда из госпиталя, отправили в места не столь отдаленные за нанесение ущерба колхозному строю и государству - в передник кинула несколько рыбешек с соседней лодки бригады рыбаков и прихватила трёхлитровую кастрюлю. Василий Софронович некоторое время жил бобылем, хотя и вдовушки, и незамужние женщины стайками роились вокруг него. Так он решил использовать меня в сватовстве к моей матери. Я не знал, что он уже несколько раз предлагал маме выйти за него замуж и что она категорически отвергала его предложения: мать не получала похоронки на мужа и всё еще надеялась, что он где-нибудь да отыщется, воспрянет. Я пришел в некоторое замешательство, но, подумав некоторое время, ответил:

  - Дорогой Василий Софронович, стоит ли Вам брать на себя ответственность за две семьи? Жена Ваша через год-два будет освобождена, детей она заберет к себе. Где Вы окажетесь? Останетесь с нами, откажетесь от своих детей, или будете через день бегать от одной жены к другой?

  Василий Софронович стоял долго, понурив голову, и сказал:

  - Вообще-то, ты, Морис, прав. Мне придется обдумать другой вариант, но все же без женской руки мне тяжело.

  - Да в чем дело? Сосватай любую женщину, не бывшую замужем, законную вдовушку на худой конец. Мужиков в деревне нет. Ты на полдеревни один.

  Он так и поступил. Женился на холостой женщине из деревни, отстоявшей от нашей на расстоянии двух километров. Она очень своевременно, прямо сходу родила мальчика, а через год освободилась по амнистии его родимая жена. Вернулся к бывшей жене и, до завершения земного существования, жил на две семьи. Женщины враждовали так сильно, что не простили друг друга до смертного одра, считая, что виноваты они, а не он.

  Василий Софронович был довольно интересным мужиком: выпить не дурак, а выпивку, как единственному на деревню кузнецу, по случаю и так приносили прямо на рабочее место в кузницу, стоявшую посередине деревни - в благодарность за отремонтированное сельхозизделие - вилы, лопаты, топоры и прочий необходимый в хозяйстве инструмент. Еще долго государство не могло обеспечивать таким инструментом сельских жителей, сказывались последствия войны. Как-то раз дед предложил мне растопить баню: «Что-то, Морис, кости ломит, может, полегчает после бани».

  - Сейчас, дед, - с большой радостью воспринял его предложение, - я мигом натаскаю воды, дрова еще от прошлой топки имеются в предбаннике.

Бегом, вприпрыжку направился исполнять дедушкино желание. Через час баня была готова, и мы с дедом, взяв по берёзовому венику, чистое нательное белье, направились по направлению к бане. По пути взяли с собой Геню трехпалого - у них бани не было, его отец своевременно не поставил баню, хотя, как рассказывали, брёвна на сруб были заготовлены - остались не вывезенными с места заготовки и там благополучно сгнили. Сам погиб в 1942 году (в год нашего приезда в деревню) под Калинином (Тверь), уже в наши дни Саша (мой сын) по интернету нашел место захоронения Андрея Петровича. Но, увы, в живых уже никого на свете в его роду не осталось - некому поставить поминальную свечку.

  Мы с Геной уже приступили мыться, дед ещё парился, с помощью веника выгонял с костей холодную немочь, как отворилась банная дверь, где уже раздетый стоял Василий Софронович и громким голосом, пожелав нам легкого пару, попросился с нами попариться.

- Василий Фефилактович, - обратился кузнец к деду, - разреши принять участие попариться вместе с вами.

  - Милости просим, Василий Софронович, - окутанный паром, хлестая себя немилосердно, ответствовал дед. - Проходи, вот тут мальчики оставили свой веник, наш-то не большой любитель париться, так веник и лежит не разогретый, бери его, погрей в горячей воде и на пару. Василий Софронович поблагодарил деда и, проходя мимо нас (мы с Геной сидели вокруг таза на корточках на полу, где было прохладнее и можно было спокойно намыливаться и мыться), взяв в руки веник, растянулся на полке, готовясь к приёму горячего дыхания и битья свежим берёзовым веником безжалостно исполосованного осколками мин и снарядов тела.

  Летом он предпочитал ловить рыбу на блесну, отпуская её на ходу с лодки. Он брал нескольких ребят в напарники, но они не пришлись ему по духу или он им не пришёлся - один бог ведает. Но как-то летом я шел мимо его кузни, остановился, поздоровались, поговорили о политике, посетовали на несоюзнические действия Англии с Америкой.

- Морис, у тебя нет желания порыбачить на блесну, - вдруг ни с того ни сего спросил меня, прервав душеспасительную беседу об империалистических кознях капиталистов, Василий Софронович.

- Я бы согласен, но у меня нет блёсен, они при разделе имущества отошли к дяде Мише. - В моих коробках найдется для тебя подходящая блесна, поделюсь с тобой. Василий Софронович изготавливал из разного материала блёсна: блёсна были разных моделей и размеров - крупные для щук, маленькие - для хариусов, чуть поболее - для окуня, хотя, надо сказать, окунь крупный брал и щучью блесну.

- В таком случае располагайте мной. В любое время, когда изволите выйти на рыбалку, - ответил, приняв предложение Василия Софроновича. Подаренной блесной Василия Софроновича я долгое время занимался ловлей щук и окуней самостоятельно и, уже начав самостоятельно работать, приобретал блёсна на свой вкус. Опыт, приобретенный от общения с Василием Софроновичем, пригодился в последующих выходах на рыбалку. Дед-УПРЯМЕЦ Наш дядя Миша, наконец, пятый или шестой раз женившись, привел очередную пассию, которая сумела его обуздать. Он потребовал разделить дом: ему досталась половина дома на двоих с новой женой, нам же, шестерым (бабушка, дед, мать и нас - трое детей) - вторая половина. Дед с бабушкой категорически отвергли его предложение жить вместе с ним - остались с нами - «дикая справедливость».

Каждая половина располагалась симметрично, имела по две одинаковые комнаты разной величины. Дядя перебрался в райцентр.

После смерти деда дядя продал половину дома Райторгу, и эта организация возвела в деревне сельский магазин, который и существует поныне.

Чем мотивировал свои действия дядя, мне не понятно, не посоветовавшись с мамой, не поставив ее в известность, поставил её в довольно тяжелое положение. Бабушка его прокляла, мать поступок дяде не простила. Как она говорила впоследствии, можно было дом ведь и не трогать. Предложил бы, может и мы бы сумели набрать эту маленькую сумму. Оставшуюся часть дома пришлось срочно переделать: с большими трудностями из оставшегося материала слепили двухкомнатную избу.

Дед загорелся желанием поехать на Печору (здесь, пожалуй, сыграл свою роль его брат, Георгий, живший в Печоре, работавший в прокуратуре), где, по слухам, было море дичи, зверей, знай только - заготавливай пушнину.

Мы его проводили глубокой осенью: все взрослые с его решением не были согласны, но он проявил упрямство и уехал. Как он там устроился? Жив ли - мы не знали. Писем он не писал. На следующий год, весной, меня уже не было дома, пришла телеграмма, что наш дед в больнице Печоры, его надо забирать. Поехала старшая дочь Сима, которая в это время жила с мужем в Кослане. Серафима привезла деда, он был без движения и речи.

В лесной избушке деда прихватил инсульт: неизвестные люди, обнаружившие парализованного деда, уложили в лодку и пустили вниз по реке, в надежде, что где-нибудь и кто-нибудь его обнаружит и окажет помощь. Он попал в конце периода ледохода, и его лодка плыла вместе со льдом до какой-то деревни, где деда обнаружили, доставили в город Печору. Охотничье имущество деда пропало. Деда летом привезли к нам, теперь на мать легла забота кормить четыре рта. Дед немного оклемался, стал ходить с палкой, но членораздельно говорить так и не научился. Пристрастился пить, по праздникам начал обходить дома, посещать знакомых и незнакомых, а в деревне все были знакомые - подавали ему стопку самогона во здравие.

Частый прием самогона ускорил его кончину. Все с облегчением вздохнули: «Бог смилостивился над вновь преставившимся рабом божьим Василием Фефилактовичем, забрал его к себе. Царствие ему небесное». Бабушку Прасковью забрала к себе дочь Анюта: она вышла замуж в Глотово, начали появляться дети, как обычно в таких случаях и происходит, стали нуждаться в няньках. Так, вроде само собой, у мамы количество ртов, просящих кушать, резко поубавилось.

Прощай, школа, здравствуй, новая жизнь!

Я окончил семь классов. На выпускном вечере, когда вручали свидетельства об окончании неполной средней школы, впервые встретился с людской несправедливостью: наша классная руководительница, «царство ей небесное», не хочу называть ее по имени, по арифметике исправила мою пятерку на тройку, а также снизила отметки по своим предметам: физике и химии. Она не простила мне детского упрямства, когда на ее уроке машинально допустил некоторую глупость, задев её самолюбие - за что выставила меня за дверь.

Через два года я ее встретил на вокзале в Княжпогосте: она с двумя маленькими детьми ехала на станцию Тракт. Видя ее беспомощность, оказал ей помощь, усадив в вагон поезда - я ехал с отпуска на работу в Инту этим же поездом. Пока ехали до ее остановки, около часу, она рассыпалась в заискивающей благодарности. Мне было странно выслушивать ее излияния, помня, какую гадость она мне сотворила с отметками в свидетельстве об окончании семилетней школы.

Когда бабушка просмотрела мои результаты в выданном свидетельстве, очень огорчилась: «Что же ты, сын мой, всегда получал хорошие отметки, а тут полно троек». Что я мог сказать? Так эти три тройки, введенные легкой рукой желчной мелочной женщины, вели меня по жизни всю оставшуюся жизнь.

Школа меня поощрила - выдали материал, из которого мать сшила мне пиджак. Переделала на меня отцовские черные суконные галифе, купила дешевенькие полуботинки и с такой экипировкой я поехал поступать в Ухтинский горный техникум.

Морис Вурдов.

Фото из архива автора и Любови Обрезковой.