Версия для слабовидящих Последний номер: 21 Марта 2024 года
16+
газета республики Коми

Мое босоногое детство

0 1049 Старшее поколение

Несмотря на недостаточно прогревавшуюся воду в реке (в Мезени вода всегда была теплее, чем в нашей лесной Йирве), купаньем мы, мальчишки, увлекались, хотя и вечно от таких водных процедур наши носы находились на мокром месте, имея бирюзовый цвет старого алкоголика. Не имея носовых платков, использовали рукава рубашек - они лоснились от высохших мокрот.

  В один из таких дней мне выпала возможность встретиться с моим другом Дорониным, живущим в конце нижней деревни. Их дом был расположен близко от крутого берега - река ежегодно в половодье подмывала берег и приближалась ближе к дому. Пока мы с ним купались под окнами, его мать, сидя у открытого окна, пила чай из самовара и наблюдала за нами. Когда мы вышли из реки, натянули на себя нашу куцую одежонку, она, высунувшись из окна, довольно громко, обращаясь ко мне, высказалась: «Твоя мать, Морис, тоже не брезгует применять в воспитательных целях ремень? Видно, вина твоя была достаточно велика, раз у Маши дотянулась рука до такого действенного «воспитателя». А то мы думали, что её дети своим поведением не доводят её до таких репрессивных мер?»

  Мне ничего не оставалось, как молча принять её сентенции о воспитании. Быстро натянул штаны и убежал домой. Благо, наш дом стоял довольно далеко - почти или более километра от Дорониных.

ЗИМНИЕ ЗАБАВЫ

Зима вносила свои коррективы, за короткий световой день должны были успеть побыть в школе и покататься на лыжах. Мы, малышня, катались с детских горок; с гор, окружающих деревню, не катались это был удел старших ребят. Девчата катанием на лыжах не увлекались.

  В первую зиму мне дали маленькие, старые лыжи, и я, высоко задрав голову от сознания значимости, пошел на эту детскую горку. Хотя на лыжах стоял первый раз в жизни, с горки покатился и на возвышении в конце горки уткнулся лицом в снег. Следом за мной увязался какой-то ухарь, который не смог или не захотел увернуться от меня, и врезался мне по низу живота со всей силой острым концом лыж, что у меня спёрло дыхание от боли. Некоторое время я был лишен возможности показывать свою способность кататься на лыжах.

  Коньки у многих были самодельные, деревянные, привязывались к валенкам. На таких коньках катались с горки у часовни по проезжей части дороги, набирали большую скорость и прямо скатывались к открытому на льду реки водопою.

  Большим шиком считалось пронестись по кромке водозабора и не упасть в воду. Лёд на реке скоротечно заносило снегом, и коньки оказывались не востребованными.

  Оставались только лыжи. К Новому году начал смело кататься с больших горок. Нагорная часть вся была распахана под злаковые: рожь, ячмень, овёс. По низу шла ограда, которая препятствовала проникновению скота на поля. Парни постарше открывали один проём ограды, и мы с огромной скоростью проскакивали через этот проём, что было небезопасно.

  После Нового года мне разрешили съездить в Глотово, сказали, что тётя Клава (дочь деда Адриана) отправляется на санях в Глотово и может подбросить меня. Они жили в конце деревни, идти надо около километра. С радостью воспринял данное предложение, быстро оделся в свою малицу и помчался в конец деревни. Семья Клавы - дед Адриан, мать и она (мои подопечные свиньи в будущем несколько раз имели возможность пропахать их огород), только еще садились за стол завтракать. Меня настойчиво просили сесть за стол и позавтракать с ними. Хотя был довольно голодный, но очень стеснялся своего голодного состояния. Вот, если ещё раз попросят сесть за стол, сяду кушать, но они, видно, почувствовали мое желание дождаться последнего приглашения и, к моему большому огорчению, больше попыток пригласить к столу не предприняли. Так я поехал «не солоно хлебавши» в путь.

  С нами ехала председатель колхоза, Степ Як Саш, дочь расстрелянного кулака Павлова, принявшая руль председателя правления колхоза после того, как она, написав донос, добилась ареста бывшего председателя, брата деда, Ивана, получившего срок десять лет, вменив ему в вину, что он присвоил колхозную верёвку, которую нашли при проведении обыска в доме. Хотя на суде он доказывал, что верёвку он не крал, занёс домой только потому, что конюшня расположена в отдалении от дома и назавтра хотел её принести в конюшню, но за текучкой забыл своевременно исправить положение. Кроме того, он помог многодетной вдове взять немного колхозного зерна, сварить похлёбку голодным детям. А это уже был политический криминал. Ему впаяли десятку, чтоб не баловался, знал меру, где и кому можно давать колхозное зерно на похлёбку голодным детям. Так он в лагере, в Верхнем Чове, и сгинул.

Наш кумир

Её сын Борис, старше нас на четыре года, был довольно даровитым для своего возраста. Он в условиях отсутствия осветительных средств рисовал углём картинки на кусочках стекла и умудрялся с помощью керосиновой лампы проецировать изображение на простыню, подвешенную на стене комнаты. Особенно нам нравились эпизоды боёв лётчиков, где всегда наши лётчики побеждали фашистских, и самолёты немецкие горели, как «шведы под Полтавой» под наши громкие крики радости. Мать председательствовала мало, дела колхозные в гору не «пошли» - от командования колхозом её отстранили. Вскоре она вышла замуж за комиссованного мужика из рыбной деревни Кривушево. Так её руководство завершилось бесславно, а, может, ещё по каким причинам.

  Борис отказался ехать с ней в другую деревню: он убежал в лес и не показывался в деревне до тех пор, пока мать не уплыла со своим новоиспеченным мужем на лодке. Он сидел на склоне горы, наблюдая за действиями мамы, и спокойно спустился с излюбленного места, как только лодка матери отчалила от берега. Прожить одному долго она ему не позволила, довольно скоро оформила документы и по организованному набору отправила нашего кумира в ремесленное училище в Сыктывкар, где его следы для меня и затерялись.

  Он был шутник, хотя мог бы в своих шутках проанализировать последствия. Так, однажды он принёс заряженный патрон от малокалиберной винтовки и предложил произвести выстрел при помощи зажжённой лучины. Патрон положили на металлический отвод в стене коридора, зажгли лучину и стали нагревать огнём лучины конец патрона. «Высокая» честь произвести эту процедуру была предложена мне. Гордый от оказанного доверия, взялся за исполнение с большим чувством удовлетворения.

  Была зима, мы все были в шапках. На мне была толстая мохнатая шапка из собачьего меха. В патроне, находящемся на уровне головы, в процессе нагревания порох взорвался. От удара патрона по шапке на голове я на мгновение потерял чувство реальности: кто-то из ребят удержал меня на руках, не дал упасть с ног. Придя в сознание, начал ощупывать голову поверх шапки и обнаружил на уровне виска горячий патрон, застрявший в собачьем меху.

  Больше таких попыток обжигать патроны мы не устраивали, хотя по каким-то причинам оказавшиеся в стволе ружья заряды взрывали в банях при топке печи. Взрыв особых разрушений печи не делал: мы сами находились за пределами бани и успевали после взрыва гасить разбросанные угли, собрать камни в печь.

  В зиму перед школьными занятиями собирались друг у друга, некоторые родители принимали нас не очень приветливо: к таким старались не ходить, поэтому детей с таких семей мы сами «отваживали», и они в наших сборах не участвовали. Дед Софрон из белой жести изготавливал для ребятишек свистульки в обмен на хлеб. Домашний хлеб, у кого была возможность, тайком уносили из дома.

  Дед Софрон, видя наши откупные, сидя на печи, при нас приступал к изготовлению свистулек. При этом он всегда рассказывал забавные случаи из жизни. Мы, развесив уши, с большим интересом слушали любовные похождения деда Софрона и, получив на руки свистульки, с огромной радостью убегали на улицу, свистя и радуясь звукам свистулек.

Родился в рубашке

Приехали мы быстро, правда, немного я озяб, хотя часть пути для согрева шёл пешком за санями. Дед с бабой были дома, у деда всегда кто-то да находился в доме: кто приходил за боеприпасом, кто сдавал пушнину, а кто и просто так - отвести «душу». Сына Миши (он приходился мне дядей) не оказалось дома - он ещё не приходил со школы, учился в шестом классе (по окончании неполной средней школы поступил в горный техникум и всю жизнь проработал в разведке нефти на Печоре). Надо же - увидел на стене подвешенные новые заводские лыжи, эти лыжи, наверняка, принадлежали Мише. Они ещё пахли заводской краской и были для меня мечтой. Наскоро покушав, оделся и вышел. На вопрос бабушки: «Ты, куда?»

  «Погуляю на улице», - ответил я. Быстро взял лыжи, привязал ремни к валенкам и, поминай, как звали - помчался в свою деревню. Домой пришёл уже затемно. Правда, через кладбище бежал словно на крыльях. Ожидал выхода из могил мертвецов в белых одеяниях, но они не нашли нужным со мной общаться. Утром чуть свет встал на лыжи. Как было приятно катиться на новеньких лыжах, под которыми скрипел снег. Так, мечтая, поднялся на самую вершину горы.

  Вдохнул полной грудью морозный воздух и помчался вниз. На бешеной скорости меня бросило на один из столбов ворот: правая лыжа задела створ ворот и мгновенно сломалась. Я оказался в снегу. Снег залепил глаза, уши, рот, попал в ноздри. Выплёвывая снег, вылез на поверхность, чуть дыша. Лыжа сломана, на мне ни царапинки.

  В этот же день, после обеда, приехал дед (большой отец) по делам службы: проводил проверки обеспеченности боеприпасами охотников и наличие несданного запаса пушнины. Увидев сломанные мной лыжи (показала мама), только покачал головой и, обращаясь ко мне, произнёс: «Ну, ты, молодец! Значит, не ушибся, бог миловал. Чтобы сломать такую лыжу, надо встретить крепкое препятствие». - Я не ушибся, - шмыгая носом, оправдывался, - залетел на столб ворот. - Ты, Морис (взрослые всегда ко мне обращались по полному имени), родился в рубашке. Мне мать показала этот столб (ворота стояли в метрах тридцати от нашего амбара), будь осторожней в следующий раз. Дважды судьбу не испытывают.

  Он не имел привычки читать длинные нравоучения, но как-то раз сказал, что углы стола жизни дают основание накапливать жизненный опыт, что умный учится на чужих ошибках, а дурак - на своих. Лыжи он не взял с собой, видимо, посчитал, что они больше не пригодны для пользования.

  Действительно, они мне больше не пригодились: на одной лыже кататься было неудобно и не принято. Никто не поднимал больше этого вопроса, и он сам по себе исчез из сознания. Даже тогда, когда я снова был в гостях у старшего отца, ни он, ни Миша не поднимали на обсуждение этот вопрос. Он был исчерпан.

  Зимой 1943 года, в феврале, в деревне появился Прок Коль (Николай Обрезков, родом из Зерзяыба, жил в примаках в деревне, имел двоих детей) в форме офицера Красной Армии, майора.

  Его пригласили в школу на встречу с учениками. Он пришел возбужденный, чуточку выпивший и так красочно, с подробностями рассказывал о войне, что мы, затаив дыхание, слушали его с открытыми ртами. Он красиво рисовал картины боев с немцами, как он ловко выворачивался из опасных ситуаций и всегда выходил победителем из щекотливых положений. Сказал, что теперь недолго осталось до победы, немцу дадут жару по первое число.

  Не прошло и недели после встречи с «легендарным» фронтовиком, как в деревню приехали на санях сотрудники НКВД. Они арестовали нашего «героя» и увезли с собой в район. Разные слухи ходили по деревне: что его отправили в штрафной батальон, где обязательно сложит свою буйную голову. Но не тут-то было, после войны вернулся благополучно в деревню, разошелся с женой, оставив её с двумя детьми. От его чар не устояла мать Алексея Павлова (мы с ним сидели в четвертом классе за одной партой), забеременела и погубила себя, выпив сулемы, чтобы избавиться от плода. Избавила от бренной жизни себя и плод, оставив трех малолетних детей. Прок Коль благополучно перебрался в родную деревню Зерзяыб, где и утонул во время рыбной ловли - Царствие ему небесное.

Морис ВУРДОВ.

(Продолжение следует).



ПОХОЖИЕ МАТЕРИАЛЫ
Выборы