Мое босоногое детство

9 мая этого года мы будем отмечать очередную - 72-ю годовщину Великой Победы. С каждым годом всё дальше и дальше она от нас, с каждым годом все меньше свидетелей тех героических событий даже среди тех, кто в те годы был совсем еще юн, но наравне со взрослыми испытал на себе все тяготы военного и послевоенного лихолетья. Речь о них - о детях войны. Мы сегодня начинаем публикацию мемуаров Мориса Николаевича Вурдова, уроженца д.Кучмозерье.

Родился он в июле 1935 года. Как и у многих детей его поколения, война забрала его отца - он погиб в 1943 году под Воронежем. Кстати, это он дал своему сыну имя известного в 30-е годы лидера французских коммунистов Мориса Тореза.

Любознательный в детстве, охочий до знаний, он таки выучился и получил высшее образование, закончив Ленинградский институт железнодорожного транспорта. Работал на железной дороге инженером, мастером, начальником ПТО, вагонного депо, начальником, а затем главным инженером дирекции по организации пассажирских перевозок Сосногорского отделения Северной железной дороги. Морис Николаевич был в числе тех, кто организовывал запуск пассажирских поездов на Кослан и Благоево. Теперь он на заслуженном отдыхе, живет в Сыктывкаре, но не забывает свою малую родину - приезжает на Удору, в Кучмозерье.

...Это случилось в начале 50-х годов ХХ века. Мы сидели на аэродроме посёлка Княжпогост в ожидании приобретения билета на самолет, вылетающего в село Кослан. Со мной собралась лететь бабушка Саша, сестра моего деда.

В очереди за билетом стоял я. Выписывая билеты, кассир спросила фамилию и имя бабы Саши. Я задумался, а как же ее звать? Фамилия наша одинаковая. А вот имя? Так и не вспомнив, я оставил очередь и побежал искать бабу Сашу под нелестные возгласы измученных людей, стоящих в очереди в кассу. Её я нашел в комнате ожидания, мирно дремавшей над своей поклажей. От моего крика: «Баба Саша! Как тебя зовут?» Она от неожиданности резко вздрогнула и, перекрестившись, сказала: «Век звали баба Саша. А что случилось, господи?»

- Не об этом речь, всё в норме. Просто надо вписать твое имя в именной билет, на небеса не принимают безымянной, - исправил свой конфуз я.

- А это просто. Всю жизнь меня звали Александрой Фефилактовной, сынок. Это я ещё помню, - сказала она.

От стыда моё лицо стало пунцовым и меня всего бросило в пот от негодования на самого себя.

Вернулся к окошку под тихое хихиканье окружающих, назвал имя старушки. Получив два билета, взяв старушкину поклажу в руки, двинулся к ожидающему нас самолету Ан-2.

Таким образом я возвращался после первого года работы в возрасте 17 лет, отработав в невероятных условиях и обстановке на Крайнем Севере.

Gосле такого интригующего ввода начну своё повествование о жизненном пути паренька, появившегося на свет божий в глухой тайге на северо-западе моей любимой малой Родины, в Коми АССР (ныне Республика Коми).

В Ухту - на экзамены

Я получил вызов-приглашение на сдачу приемных экзаменов в горный техникум в г.Ухта. Только что окончил семь классов в селе Глотово - мне, как ни странно, уже исполнилось 14 лет. Себя считал завершившим образование, перешедшим во взрослое состояние. Принимал активное, посильное участие на общих колхозных работах во славу Родины советской.

Находясь в составе бригады сенокосников (труд таких, как я малолеток, использовался колхозом без зазрения совести за отсутствием законодательных норм в мирное время - война закончилась совсем недавно - пять лет назад) по заготовке сена для колхозного коровьего стада в 25 километрах вверх по реке Йирва от дома. Мы «пахали», как тогда говорили, наравне со взрослыми - доводя себя до умопомрачения, до потери сознания, что часто случалось от недоедания.

Вызов до меня дошёл с некоторым опозданием. О том, что пришёл вызов, сообщил, проплывавший мимо нас житель из деревни Кривушево, который по делам спускался в Глотово и на обратном пути, проплывая через Слобода-Яг (Кучмозерье), мать попросила его сообщить, чтобы я немедленно всеми возможными путями возвращался домой.

Документы для поступления в Ухтинский горно-нефтяной техникум были мной поданы без раздумий, сразу по получении свидетельства об окончании неполной средней школы (так тогда называлась семилетка).

Основная причина, побудившая прервать школьное образование, была выстрадана мной - материальная несостоятельность матери обеспечить содержание дальнейшего школьного образования вдали от дома - средняя школа находилась в сорока километрах от нашей благословенной деревни - в районном центре, селе Кослан.

Деревня наша - Кучмозерье (по коми Слобода-Яг) расположена в низине гряды холмов, расположенных с северной стороны, на излучине реки Йирва, впадающей в реку Мезень на расстоянии пяти вёрст по прямой (по реке 10 вёрст), хотя Мезень протекала совсем рядом за этой грядой холмов. Почему-то первые поселенцы выбрали излучину реки Йирвы.

Среди местного населения носилась своеобразная перекличка: слободские (глотовские) - высокомерные, со Слобода-Яга - хлебосольные, боровские - разъединившиеся, кривушевские - гнилые сороги. Мы, дети, собравшись в компанию, обзывали таким образом друг друга без злобы, больше в шутку. В самом деле, в Глотове находилась красивая, мощная церковь, что, видимо, способствовало высокомерию глотовских по отношению к жителям окружающих деревень.

Стипендия студента нефтяного техникума составляла 450 рублей, а мать на содержание троих детей за «пропавшего без вести» солдата в 1943 году под Воронежом получала 240 рублей компенсации. В то же время старшая мать (бабушка со стороны мамы) получала за погибшего, официально установленного на третий месяц от начала войны, сына Ивана (моего дядю) 280 рублей.

Не знали мы тогда, не ведали, да и не приходило в голову, что государство по воровским законам может экономить за счет убитых солдат в сражениях, попадавших под статью «без вести пропавшие».

В этот день, по неписанным правилам, на сенокосе был устроен банный день в лесной избушке (такие избушки располагались на берегу реки на расстоянии 5-ти верст друг от друга, в переводе около 7 км, предназначавшиеся когда-то охотникам и владельцам сенокосных угодий, и имели определенные названия, как, например, Субач керка (изба), Пед=сей керка и др.).

В этой избушке, определённо, имели счастье ночевать мы, мальчишки, где после тяжелой изнурительной работы на сенокосе засыпали мертвецким сном, неимоверным трудом вставая по утрам под призывный крик бригадира, возвещавшего о начале нового трудового дня - в 4 максимум, иногда в 5 часов утра.

С ребятами мы предпочитали избу из простых наивных заблуждений, что изгнав дымом комаров (изба курная, при топке печи дым выходил наружу через дверной проем и форточное окно, закрывавшееся подогнанным деревянным бруском), мы спокойно переночуем - девчата и взрослые предпочитали ночевать в самодельных палатках.

Комары и мошкара находили возможность беспрепятственно и нагло по ночам изгаляться над нами, пили нашу юную кровь без стеснения да так, что по утрам лица и открытые места тел покрывались опухолями от укусов этих тварей.

Вечером, перед отправкой меня домой, бригадир Педор Вань (Иван Федорович) наказал к концу рабочего дня приготовить баню. Для чего после полудня отправили двух мальчишек заготовить дрова и истопить под баню нашу избушку.

Предвкушая возможность попариться и помыться теплой водой в горячей бане, мы были разочарованы, когда узрели, что вместе с нами, мужским составом, в баню потянулись взрослые женщины, а за ними и девчата. Мы, мальчишки, в ужасе от такой бесцеремонности женщин приютились в уголке бани, где, прикрыв руками свои мужские достоинства, скромно стояли прижавшись друг к другу.

- Вы что, молодёжь, приуныли? - внезапно в клубах водяного пара раздался голос Алексея Павловича (вернулся с войны, закончив ее в Берлине), известного любителя женского пола, жена которого имела обыкновение ревновать его к каждому пню, - веселей смотрите на жизнь, женщины не кусаются. Здесь все равны, но мы обязаны им уступить - это вам не домашняя баня, где вы привыкли ходить в баню без женщин и раньше их.

Мы постарались как можно быстрее выскочить из этой тесной бани, и под смех женской половины, едва успев вымыть головы, повыскакивали из бани, бросаясь в холодную, обжигающую речную воду.

Вода в реке Йирва почти никогда сильно не согревалась, она всегда держалась на низком температурном уровне.

После бани мы получили мощный заряд охлаждающей тело воды. Река обладала неимоверной «холодной аурой», не боюсь этих слов, неуважительно к ней относившимся: «храбрые» парни, забыв этот постулат, иногда выпив самогона, решали купаться и, нырнув в реку, больше не всплывали (особенно часты стали подобные случаи повторяться, когда появились лодочные моторы, и выпившие мужики, случайно упав в воду у берега, где вода была по колено, получали разрыв сердечной мышцы). Приходилось их мертвые тела искать с помощью рыбацких сетей и багров. Но проходило время, и снова находились смельчаки наступать на «грабли», поспорить с рекой под «градусом».

Никогда река не прощала таких поступков: как пёс, не терпящий запаха алкоголя, так и река забирала к себе такого смельчака в назидание другим.

На следующий день, утром, тепло попрощался с бригадой и зашагал вдоль берега реки по направлению к дому, в деревню. Прошагав 20 километров через густую прибрежную траву, колючие кустарники, переходя речушки и болотистые места, увязая по колено и выше в месиво грязи, к вечеру был дома.

Мать, уверенная, что я к вечеру должен появиться дома, приготовила баню. Наконец помылся от души, искупался в нашей маленькой речушке, протекавшей в низине под баней. Когда-то во времена царского режима на этой речушке стояли две мельницы, еще оставались здания с деревянными зубчатыми колесами внутри, куда мы, мальчишки, частенько заглядывали - мельницы вызывали глубокое восхищение своими высокими насыпными плотинами, благодаря которым речушка, протекающая между высоких холмов, весной разливалась до высоты 4-5 метров. После схода воды между параллельными холмами плотины образовывались мощные водохранилища, сохранявшие воду на весь последующий год.

Жители окрестных деревень привозили зерно на помол, в течение года мельницы не скучали без работы. Внушительной высоты насыпные плотины по прошествии 25 лет после Великого Октября продолжали стоять немым укором, не претерпев значительных разрушений. После расстрела хозяина мельницы, именитого купца, при советской власти, нижнюю мельницу еще некоторое время обслуживал Аким Вань, а после его представления богу больше не нашлось кулибиных, и мельницы приказали долго жить, разрушаясь и исчезая, от нелюбви к ним со стороны людей.

Назавтра, выспавшись, собрался в сельсовет в Глотово, расположенный на расстоянии семи километров от нашей деревни, за получением справки формы №4, выдаваемой выезжающим из деревни, не достигшим паспортного возраста, 16 лет, в данном конкретном случае, мне, едущему на учебу.

Справка формы №4 заменяла паспорт (в других случаях без уважительной причины жители деревни - колхозники, не имея паспортов, не имели права выезда, смены места жительства, работы, были накрепко прикреплены работать за трудодни на колхозной ниве).

Другой жизни мы, малолетки, не представляли - эта жизнь считалась счастливой, свободной, на века установленной партией и Иосифом Виссарионовичем Сталиным.

Вдовы погибших на войне за мужей получали мизерное денежное вознаграждение, особенно много было «пропавших без вести», у которых денежное вознаграждение было в разы меньше, но все же им позволяло прикупить соль, сатин на пошив рубашек детям - на большее этого вознаграждения не хватало.

Я получил индульгенцию оставить деревню и в будущем влиться в ряды людей труда, имеющих в кармане паспорт.

Наличие паспорта не позволяло человеку труда по собственному желанию оставлять, покидать производство - только с записью в трудовой книжке.

Секретарь сельского Совета, колченогий мужичок, освобождённый от службы в рядах Красной Армии, долго вертел в руках вызов на экзамены в техникум, то подносил к глазам, то отдалял от глаз бумажку, прищурившись, наконец, выдавил:

- И куда это тебя угораздило ехать? Дома не сидится?

- Да, вот, прислали вызов, - ответил, испугавшись, что этот неприятный человек еще может и отказать в выдаче документа, поди, потом разберись, где, что и почем. - Надо, стало быть, ехать.

Открыл сейф, покопался в бумагах, вытащил серенькую бумажку и, не взглянув в мою сторону, макнул перо в чернильницу и довольно быстро заполнил бланк.

- На, возьми бланк, - скривившись, как от зубной боли, выдавил сквозь зубы представитель власти. - Все куда-то едут, едут, оставляют деревни. Думают, там им будет лучше. Нет, лучше, как в своей стороне, не будет.

Я скорее, чем можно было ожидать от меня, схватил бланк в руки, не прочтя ни строчки, пустился наутёк. Подальше от столь гостеприимного дома.

(Продолжение следует).