Версия для слабовидящих Последний номер: 21 Марта 2024 года
16+
газета республики Коми

Мое босоногое детство

0 826 Старшее поколение

К ужину был дома. Мать стала думать, как меня одеть, обуть. За хорошую учебу и примерное поведение школа наградила меня грамотой и отрезом материи, из которой деревенская портниха сшила мне пиджак.

  Из отцовского гардероба она предложила, с моего безмолвного согласия, взять черные суконные галифе, пришедшие при примерке почти впору - были чуть длиннее, но мать штанины немного укоротила, перешив лямки повыше. Из обуви нашли в магазине полуботинки относительно дешевые - пришлись по ногам, пару рубашек - одна из белой ткани, приобретена, насколько я помню, ещё в Ижме, посещая детский сад, но отец ошибся размером - через семь лет пригодилась. Эта рубашка была моей гордостью, в это лето надевал только пару раз, по большим праздникам.

  До села Кослан, где находился аэродром, мы плыли вниз по реке Мезень почти весь световой день, шестьдесят километров с гаком на веслах: мать на корме лодки, я - на носу.

  Это моя вторая поездка на такое расстояние по Мезени. Первый раз мне пришлось осваивать этот участок реки в прошлый год. Тогда мы подрядились с дедом Андреем (Лев СемьОнь) привезти груз для сельпо из Кослана в Глотово. Мне было 13 лет от роду, вниз по реке плыли с удовольствием: я на носу лодки с двумя веслами на уключинах, дед с веслом с двумя лопастями на корме. Обратно, кроме муки с мешками, мы взяли семилетнюю сестру Дусю, гостившую у крёстной в Кослане, и соседскую девочку в возрасте девяти лет, проработавшую зиму в няньках у состоятельного районного чиновника. Эта девочка Люба везла при себе кроличью шубейку, заработанную ею в няньках.

  Запомнились от возвращения два момента: это, заночевав в деревне Буткан, украли, пока спали в доме с людьми, такими, как мы, припозднившимися в пути, так трудно доставшуюся шубку у Любы, и путь вверх по реке. Для моих сил физическая работа с шестом, отталкивающим лодку вперёд, оказалась непосильной, пришлось перейти на вёсла, а этот метод при довольно быстром течении реки превратился в каторжный труд. Кроме того, давил на меня психологический эффект утери шубы девочки, которая не могла успокоиться до конца пути - убивалась и ревела в голос, как на похоронах плачут взрослые женщины.

  В нашем краю ещё не имелось и в помине моторизированных средств передвижения - только на лошадях, самолетом можно было лететь от Кослана до Княжпогоста или шагать пешком 150 км через дремучую тайгу. Мать плыла со мной в лодке, в Кослане её дожидался ОРСовский грузчик, с которым мать подрядилась привезти в Глотовское сельпо груз (мешки с мукой).

  Я был недоволен собой: маме придется более шестидесяти километров плыть вверх по реке Мезень груженой лодкой, к тому же кормовым будет однорукий Йогор Петя (Петр Егорович), потерявший руку в войну - он дожидался нас с лодкой в Кослане, значит, основная нагрузка придётся на мать.

  Мне еще не было и четырнадцати лет. Переночевали в селе Кослан у знакомых.

  Село по тем временам на весь район - единственное место, которое было радиофицировано. Меня крайне заинтересовал голос диктора, исходящий из репродуктора, хотя семь лет назад, проживая в селе Ижма, она была радиофицирована. В квартире, где мы жили, на стене висела чёрная тарелка, которая вещала вполне сносно.

  Но, по прошествии стольких лет, как ни старался понять, о чем шла речь, так и не смог - мозги не принимали информацию.

  Утром мать проводила меня в аэропорт, располагавшийся за рекой. Здание аэропорта представляло из себя бревенчатый домик, состоящий из трех малюсеньких комнат. Самолет же выглядел очень большим, хотя это был всего лишь У-2, так называемый «кукурузник», с двумя кабинками: в передней кабине сидел лётчик, мне велел сесть в кабинку позади себя, которая была завалена мешками с почтовым грузом.

Летчик с пышными усами, в кожаной коричневой куртке не первой свежести, спросил: «Ты куда, молодец?»

- В Ухту, на экзамены, - тихо прошамкал я.

 - Садись на мешки. Устраивайся. Бог поможет - долетим.

  С грехом пополам устроился на жестких бумажных мешках так, что моя голова стала на одном уровне с головой летчика. Он сказал: «Есть контакт». Самолет фыркнул, затрясся, задрожал, и нас стало обдувать бензиновым дымом и запахом.

  Летчик повернул ко мне голову и что-то прокричал, но из-за жуткого шума ничего не услышал и его не понял.

  Самолет, пошатываясь из стороны в сторону, подпрыгивая на ямках, вырулил на взлетную площадку. Здесь двигатель заработал еще громче, с надрывом. Вдруг самолет резко сорвался с места, побежал по полю и плавно повис в воздухе. Возникли чувства легкого испуга и радости.

  Воспоминания об отце Помню, как отец по весне и осенью, приносил по воскресеньям больших уток с охоты. Я просыпался ночью, забирал их к себе в постель, с них сочилась кровь и пачкала простынь, за что попадало от матери по первое число шлепков и нелестных слов: «горе ты мое луковое, сколько тебе можно втолковывать, что битых уток нельзя класть в постель».

  Но я слабо воспринимал её нравоучения и при новых появлениях битых птиц сцена эта повторялась - мне настолько было жаль убитых птиц.

  Отца помню спокойным, немногословным, больше он молчал, что-то все писал, наклонившись над столом. К нам в гости никто не приходил, и мы ни к кому не ходили. Я над этим не задумывался. Но, думаю, что такая этика считалась нормой поведения, а может быть, люди просто не доверяли друг другу, везде мерещился, даже среди сослуживцев - враг народа.

  Я дружил с сыном районного комиссара, Шуркой Артеевым, посещали один детский сад, жили по соседству. В детсад ходил самостоятельно, с садика домой отпускали так же одного, хотя садик находился на приличном расстоянии от дома.

  В один из зимних дней, во время обеда, при раздаче пищи, меня обидела, по моему понятию, воспитательница. Отреагировал очень резко, выбросил тарелки с супом и кашей на пол, тарелки разбились. Сам залез под стол и начал выражаться ненормативной лексикой на сотрудников садика. Там я просидел до прихода отца, которого уведомили о моих художествах.

  Придя в садик, отец внимательно выслушал заведующую садиком, извинился за мое неадекватное поведение, внес плату за причиненный мной ущерб. Мне выдали мою малицу, и мы с отцом пошли домой. По пути домой он не проронил ни слова, лишь дома, за ужином, сказал:

  - Мне стыдно за твое поведение. Взрослых привлекают к уголовной ответственности за менее мелкие нарушения, надеюсь, в жизни будешь более осмотрителен и сдержан.

  Хотя я из этой тирады почти ничего не понял, мать требовала примерного наказания:

  - Ну, что ты ему наговорил? Он совсем отбился от рук, ему разве стыдно, что оскорблял сотрудниц садика. Тебе стыдно? Так сделай, что в таких случаях положено, чтобы тебе не стало стыдно! Носишь ремень, примени его в действии.

  Отец не нашел нужным что-либо сказать, только крякнул над тарелкой супа.

  Успокоившись, назавтра принес извинения сотрудницам садика, памятуя слова отца, что няни и воспитатели находятся на службе, как и он, ходят на службу, чтобы зарабатывать на жизнь и не получать оскорблений от кого бы то не было.

  По воскресеньям мы с ребятами из соседних дворов резвились на площадке пожарного депо (депо стояло напротив нашего дома, где мы жили, через дорогу), играя в снежки, катая снежную бабу, если позволяла погода, играли в войну.

  Пожарная служба не обращала на нас внимания. Не упускали случая выезда пожарной машины из депо: как только входные двери начинали скрипеть, мы, в ожидании выезда машины, прятались за сугробами снега. На повороте улицы, где снижалась скорость машины, мы успевали цепляться за выступающие части пожарки, и машина, набирая скорость, тащила нас вдоль по улице. Руки не выдерживали долгого напряжения, и мы, как мешки с трухой, отрывались от машины и падали на дорогу, как бог на душу положит. Кто продержался дольше всех - считался победителем.

  Кто-то предложил: «Давайте играть в нищих». Мы весело и с азартом поддержали эту глупую инициативу. Стали приставать к женщинам с просьбой дать кусочек хлеба голодным. Некоторые отмахивались от нас, некоторые отламывали кусочек хлеба, вытаскивая из сумок буханку. Я попросил подать кусочек хлеба у модно одетой женщины. Она вместо того, чтобы начать рыться в сумке, спросила: «Как тебя зовут?»

- Морис, - ответил, не ожидая подвоха.

Вечером пришел отец со службы, не говоря ни слова, снял брючной ремень, и привел в действие просьбу мамы, высказанную ранее, со словами:

- Я делаю это не со зла, но попрошайничать - это не мужское дело, в нашем роду это не принято.

  С этими словами он пару раз хлестнул по заднему месту ремнем. Мне было не столь больно, сколь обидно, и я залился слезами без слов, уткнувшись в угол на лестничной площадке.

  Оказывается, я просил «подать» у секретаря суда, которая по моему знаменитому имени легко меня вычислила, доложила отцу о таком вызывающем факте в поведении сына ее босса.

  Мне очень хотелось пойти в школу учиться, завидовал тем, которые шли в школу с портфелями в руках. Отец подарил мне ученический портфель, в котором держал недетские книги, особенно мне нравились иллюстрированная толстая книга с американскими военными кораблями, управляемыми по радио, и книга с рассказами про героев гражданской войны: Чапаева, Фрунзе, Ворошилова, Сталина и других, не менее знаменитых, героев. Я даже сфотографировался, стоя на стуле, с портфелем у ног.

  Когда и как я научился читать - не помню. В памяти всплывают эпизоды, что всегда, в любое время суток книга была рядом.Увлекаясь чтением, родители довольно часто, особенно, когда заболевал, оставляли меня одного дома, где я активно принимал участие в разыгрываемых сражениях гражданской войны. Поэтому, принимая переживания героями книг их героические будни, иногда не сознавал суть происходящего - воображение уводило меня, как говорится, не в ту степь.

  Любил рисовать, особенно нравилось рисовать лошадей, используемых в пожарке: лошадей часто выводили выгуливать, а то и в упряжках - они были крепкие, высокие в холке - одним словом, красавцы. Когда нарисованных лошадей показывал своим, называя их присвоенными именами, в частности, мать со мной не соглашалась, приговаривая: «Эта лошадь твоя не похожа на Зорьку. Ты нарисовал что-то не похожее».

  Я упорно не соглашался с таким мнением, уверяя, что нарисованная мной Зорька совершенно не отличается, просто ты, мама, не желаешь сказать правду. Сам находил абсолютную идентичность рисунка с идеалом и удивлялся, почему взрослые не видят так, как я.

  В один из летних дней отец пришёл на обед не один. Вместе с ним зашёл в квартиру мужчина в полувоенной форме, прибывший сотрудник отца с Сыктывкара по делам службы. Мы с ним за короткое время подружились и вместе стали мастерить из газет разные фигурки. Так я научился мастерить: красноармейский шлем, дирижабль, самолёт, черепаху, гармошку со вставленной катушкой, приклеенной бумажным отростком к отверстию катушки и, при растягивании мехов игрушечной гармошки, она издавала определённые звуки.

  Уходя, расставаясь, я просил его приехать еще. Но судьба не предоставила ему такой возможности. О начале войны узнал в семье первым: родители находились на каких-то общественных мероприятиях, меня оставили одного дома. Внезапно наша черная тарелка заговорила тревожным голосом и начал выступать В.М.Молотов, которого, чтобы лучше слышать, мне пришлось подняться на стул, приблизив его к стене, на которой висела тарелка.

 Родители о начале войны узнали по пути домой. Мать плакала, отец ее успокаивал, говоря, что война продлиться недолго, фашисты будут разбиты, Гитлер совершил необдуманный поступок. Как он ошибался, надо полагать, что ошибался не один он, большинство народа верило в надежность Красной Армии, верили в силу и мощь ее. Ведь недавно еще были на слуху присоединение Западной Белоруссии, Западной Украины и Бессарабии. Иллюстрированная книга о присоединении Западной Белоруссии, подаренная отцом на день рождения, наполняла сознание благородной целью и ролью, выпавшей на Красную Армию - Армию-освободительницу.

  На этом фоне финская кампания близко не воспринималась, победили и ладно. Сомнения начали возникать по мере продвижения немцев к Москве.

  В один из дней зимы была объявлена тревога: отключили освещение, по селу с шумом пронеслись на оленьих нартах красноармейцы, одетые в меховые тулупы, валенки обуты в меховые накидки, наподобие калош, только не от воды, а от мороза, с винтовками со сверкающими штыками. Как впоследствии выяснилось, красноармейцев гнали на усмирение восстания заключенных в Усть-Усе.

  Молодых мужчин отправляли на фронт пачками, в селе стояли стон и плачь, мужиков чистили «под гребенку». На виду оставались, имеющие бронь, в том числе и мой отец, который неоднократно подавал заявления на отправку на фронт и только через год достиг цели.

  В июне 1942 года отца мобилизовали в действующую армию, и он сдал свои дела вновь назначенному судье, прихрамывающему на одну ногу. Новому судье отец отдал свое двухстствольное ружьё, что мне не понравилось - на это ружьё я имел свои намерения.

(Продолжение следует).

Морис ВУРДОВ.



ПОХОЖИЕ МАТЕРИАЛЫ
Выборы