Мое босоногое детство

Дед всегда с почтением относился к хлебу: при нарезке хлеба ни одна крошка со стола не выбрасывалась, он их сметал ладошкой со стола и отправлял в рот, приговаривая, что хлеб это божий дар и относиться к нему необходимо уважительно.

  Не зная такой субординации, на первом обеде я первым (не прошёл соответствующего инструктажа поведения за столом перед едой, а может, пропустил по своей невнимательности) с нетерпением схватил предназначенную мне ложку и, не успев поднести ее ко рту, получил увесистый щелчок ложкой по лбу от деда: «За что!? Что такое я сделал, дед!» - воскликнул от возмущения и негодования со слезами на глазах.

  - Не возмущайся, внучек, - всех опередила баба Прасковья. - Таков порядок, первую ложку пробует всегда старший в семье. Не обижайся на деда, надеюсь, не так уж больно дед и приложился к твоему лбу - впредь будешь умней. Мать никак не реагировала, не сказала ни слова, хотя мне было и больно и обидно.

  Дом был разделен на две половины: в одной половине жили зимой, она была на восточной стороне и считалась более приспособленной к зимним условиям, в другой, на западной стороне - летом, там солнце гуляло от рассвета до заката. По среднему коридору, ведущему в сеновал, находилась ручная мельница, где обычно мы с Аней мололи зерно. Одному крутить жернова было довольно тяжеловато, но вдвоём мы справлялись относительно легко. Вращая камень, я во всю силу орал песни: не обладая музыкальным слухом, меня можно было терпеть только под скрипучий звук мельничного жернова.

  Сеновал находился под одной крышей с жилой половиной дома, под сеновалом находились хлева: сквозное помещение предназначалось для лошадей и три помещения для коров и овец.

  До образования колхоза дед держал двух коров, двух лошадей и до десятка овец. На сеновал сено завозили на санях, не распрягая лошадь опрокидывали воз сена с саней.

  Чуть в сторонке стоял амбар, где имелись сусеки для разных сортов ячменя, ржи, овса, примыкал к сеновалу холодильник с ямой. Яму весной наполняли уплотнённым апрельским снегом. Уплотнённый снег в холодильной яме держался до наступления холодов. В этом своеобразном холодильнике скоропортящиеся продукты прекрасно держались с весны до наступления зимних низких температур.

  Коммунистические праздничные дни считались выходными, но в деревне они не отмечались, шла ежедневная работа. Отмечались с большой помпой религиозные праздники. К ним готовились заранее, ставили солод (юм), варили пиво (сур) в больших деревянных чанах с помощью нагретых докрасна камней. Камни калили в печи, затем их вытаскивали с помощью деревянных лопат и опускали в заполненный раствором ушат (чан). Раствор кипел, выбрасывая клубы пара.

  Попробовал первый выход солода. Он имел темно-коричневый цвет, похожий на патоку, но слаще. Особенно вкусно было есть густой молочный кисель, приправленный солодом.

  Весь предпраздничный день и утро пекли хлеб, пироги, шаньги с картофельным пюре, шаньги с крупой, мясо в разных вариантх, супы, рыбники из белой рыбы и сёмги.

  Через год, в 1943 году, все это исчезло по причине отсутствия продуктов и денег - колхоз всё подчистую отправлял для фронта.

  Пирог с сёмгой считался деликатесом и предназначался особо близким родным, приезжавшим с соседних деревень. Таким же образом потчевали наших в соседних деревнях в дни их престольных праздников.

  Хмельным являлось пиво (сур), пили его полными стаканами; на следующий день, некоторые, излишне принявшие на грудь, просили опохмелиться, жалуясь, что трещит голова.

  В ту осень, в октябре месяце, дед попросил у бригадира лошадь с санями - установлена была очередь за получением сельхозпродуктов с колхозного склада (пристройка бывшей часовни) по итогам работы за год.

  Мы получили последний раз зерно в достаточном количестве: четыре мешка зерна, два мешка капусты. В дальнейшем, после сдачи государственных поставок, в колхозном амбаре оставались только церковные крысы, перебравшиеся с соседней часовни. Часовня и находящийся рядом церковный амбар использовались под колхозные склады.

   После этого года начался голод, который не отпускал до хрущёвского введения денежной оплаты труда и разрешения выдачи паспортов колхозникам, хотя кардинально и не улучшил положения дел в деревне.

  Прибывающие домой по окончании войны солдаты из окопного похмельного синдрома уже не могли выйти. Редко, кто начинал воздерживаться от употребления алкоголя (варили самогон из картошки), пьянка стала потребностью, перешедшей по наследству следующим поколениям, что и привело к дальнейшей деградации деревни.

  В питье народ находил отдушину от тяжелой, опостылевшей, голодной, беспросветной жизни. Такое сложившееся состояние дел явилось одной из главных причин уничтожения деревни.

  Некоторым из тех, кто ушёл на финскую, отвоевал немца, пришлось прослужить ещё несколько лет. Так пришел домой, демобилизовавшись, Петыр Вань. Его мать на радостях истопила баню и начала собирать сыну банные принадлежности, торопясь, забыла положить мыло. Петыр Вань всем показывал, что за долгих семь лет службы окончательно забыл родной язык, старался говорить со знакомыми только по-русски, хотя ударения вставлял вкривь и вкось. Не найдя в кошелке с чистым бельем мыла, поинтересовался:

- Мыло, мам, имеется?

- Что это будет, сынок? - на коми языке переспросила мать.

- Да! Е…мать, майтог! (По коми мыло). Не знаешь, что ли? - почему-то рассердившись, вышел из себя Петыр Вань, мгновенно найдя слово по коми.

- Сейчас, сейчас, - засуетилась мать, доставая с навеса мыло.

  С тех пор Петыр Вань начал свободно говорить на родном языке, словно и не было семи лет отсутствия.

  Несмотря на великое желание меня не взяли в школу, до семи лет не хватило двух месяцев. Мать спокойно утешала:

  - Успеешь ещё. Школа от тебя никуда не уйдёт. Посиди дома, помоги справиться с Дусей.

ШКОЛА

Таким образом в школу я пошёл на год позже. Школа располагалась в единственном на деревне доме, обшитой вагонкой, покрашенной белой краской; стены чердака и часть крыши, прилегающая к чердаку, разрисованы гривастыми львами, стройными скакунами. Вход располагался посередине дома, внутри вверх вела широкая лестница до уровня пола, разграниченная перилами. По обе стороны дома имелись две комнаты, соразмерные по длине и ширине дома. В этих больших комнатах располагались учебные классы. В каждой по два класса: первый и третий, второй и четвёртый, с четырнадцатью партами, по одной печке-голландке на класс.

  Рядом с домом стояла зимовка, высотой менее половины школьного здания, с двумя маленькими комнатами.

  Этот ансамбль раньше принадлежал деревенскому купцу Алексею Егоровичу Вурдову. Алексея Егоровича и его сына Василия Алексеевича раскулачили как кулаков, отправили в Сыктывкар для проведения судебного разбирательства. По пути следования Алексей Егорович, будучи в преклонном возрасте, по дороге скончался. Сына его, Василия Алексеевича, по решению трибунала в Сыктывкаре расстреляли. А сын Василия, Иван Васильевич, внук Алексея Егоровича, был призван в Красную Армию и погиб на полях сражений Великой Отечественной войны.

  По воспоминаниям взрослых женщин, кулак Алексей Егорович брал молодых девчат на поденную работу на полях с оплатой 15-20 копеек за дневную работу. При этом была организована трехразовая кормёжка.

  Бабы жалели кулаков. Вот такие коллизии происходили в 30-ых годах прошлого столетия. Жена купца, баба Варя (я её еще застал живой), проживала в зимовке. Она ни с кем не общалась, не снимала траур, на нас, детей, не обращала внимания, проходила мимо, не замечая. Числилась уборщицей школы, зимой ловила установленными на маленьких досках петлями из волос конского хвоста снегирей. За день вылавливала от 20 до 500 штук - они заменяли ей белковую пищу. Сельчане её не осуждали, относились с должным пониманием.

  Почти одновременно был раскулачен и расстрелян второй кулак с нижней стороны деревни, Алексей Яковлевич Павлов. Его дочь, Александра Алексеевна, в войну некоторое время была председателем колхоза.

  Военные зимы были с трескучими морозами и снегопадами. Дед перебрался в свои охотничьи угодья бить дичь и зверя. Он состоял охотником-промысловиком и подолгу безвылазно находился в своей промысловой избушке, построенной самим же. Привозил домой на своих нартах продукцию охоты, на них же, уходя в лес, тащил свои припасы. Они были довольно внушительны, кроме патронов, дроби, пороха, гильз он вёз на нартах муку, вареную истолчённую картошку, жженый сахар, масло и ещё что-то, отчего у нас текли слюнки. Но мы стойко переносили свои желания в надежде, что дед привезёт из леса мясо дичи, зверя, и мы будем сыты.

  Он привозил глухарей, тетеревов, косачей, ошкуренные тушки белок. Мясо белки по качеству не уступало другим, но обилие мелких косточек требовало внимательного отношения во время еды: как-то Лия от чрезмерной торопливости поперхнулась беличьей косточкой, и только умелые действия деда спасли её жизнь. Он не растерялся, быстро принял меры по извлечению косточки с горла, вытащил злополучную косточку и спас внучке жизнь.

  Все шкурки добытых зверей он сдавал в охотничью заготовительную контору: белок, лисиц, горностая, росомаху и ряд других, чем была богата тайга. Взамен он получал боеприпасы, соль, сахар, муку, масло и другие товары, необходимые промысловику (на семью не полагалось).

  В его отсутствие на исходе оказались дрова. Мать с разрешения председателя колхоза взяла лошадь, запряжённую в сани, и поехала в лес за дровами.

  Обычно дрова заготавливались в начале лета артелью: соединялись несколько семей и в течение дня одну из семей на зиму дровами обеспечивали. Так всем. За день пилили лес, распиливали на чурки, кололи и складывали в поленницы, считая меру в саженях. Мы, дети, также принимали участие в заготовке дров, делая посильную работу. Дрова (поленья) за лето высыхали до приемлемого состояния и зимой в печах горели ярким пламенем.

  Доехав до того места, где находились дрова, она развернула лошадь по направлению к дому, начала подбирать дрова для укладки в сани. В это время поленница под тяжестью снега развалилась и её придавило дровами со снежной массой. Она не была в состоянии шевельнуться, думать о том, что кто-то сможет помочь - бесполезно. К счастью, под руки попала верёвка, приготовленная для крепления дров на санях. Она связала руки верёвкой, надеясь, что лошадь тронется с места и вытащит её. Стала её подгонять, но лошадь не понимала, что от неё хотят. Стояла и не трогалась. Мать так долго лежала под дровами на снегу, что от холода стала забываться. Приходя в сознание, криком понукала лошадь пойти домой. На этот раз лошадь пошла и вытащила её из-под завала. Лошадь по звуку «тпру» остановилась, мать сумела забраться в сани, и лошадь её привезла к дому.

  Мы её ждали весь день, стало смеркаться, а её всё нет. Тогда до нас дошло, что случилось что-то неладное с ней и стали искать возможность, кому бы поехать на поиски. Когда уже была подготовлена подвода, её умная лошадь остановилась у крыльца нашего дома.

  Взрослые вызвали фельдшерицу, мать быстренько подняли на лежанку печи. Пришла девушка-фельдшер. Она дала маме выпить спирт, приговаривая, что есть на свете бог, и долго и тщательно растирала её спиртом. Вначале у мамы зуб на зуб не попадал, её бил озноб, затем она стала успокаиваться и рассказала, что и как с ней случилось. Я находился в шоке, представляя, что бы с нами стало, если бы она замёрзла.

«Больше пить не будет»

Через месяц после нашего приезда мы с дедом пошли в гости в Глотово на Ильин день, к родителям мамы, которых мы звали «старший отец» и «старшая мать». Глотово расположено на расстоянии семи километров от нашей деревни. Шли по лесу по песчаной грунтовой дороге. На расстоянии половины пути встретилась нежилая деревня - Видздзур. Дома стояли без занавесок на окнах, казалось, что люди оставили свои дома временно и вот-вот вернутся. На мой немой вопрос дед сказал, что жителям деревни по каким-то причинам (причину уже не помню) предложили переселиться в Слободу (Глотово), или в Слобода-Яг (Кучмозерье), в нашу деревню. Жители предпочли Глотово. Я думаю, они предпочли Глотово чисто меркантильно: Глотово расположено ниже по реке, в Кучмозерье нужно добираться по суше, что по тем временам было довольно накладно. Пять вёрст мы прошагали незаметно. Уже к полудню были на месте.

  Познакомившись со всеми, гости стали садиться за праздничный стол. Меня «старший отец» посадил рядом с собой в красном углу, под образами и, несмотря на протестующие возгласы присутствующих, налил для меня в стопочный стакан водки (белое вино). Прочитав приличествующую в таких случаях молитву, приступили к трапезе.

  Под одобрительным взглядом старшего отца, выпил всё содержимое стопки. Водка сильно обожгла горло и пахла отвратительно. Помню, что уверенно поднимался из-за стола, но как потерял сознание, не помню. Когда пришёл в себя, увидел, что вокруг меня наклонились женщины, отпаивают меня молоком. От выпитого молока во мне вывернуло все внутренности.

  Слышу голос старшего отца: «Больше пить не будет».

  Он оказался прав: всю последующую жизнь не переносил запаха алкоголя, что предотвратило осознанное употребление её в условиях работы и проживания на Крайнем Севере, где основным лекарством от холода (от всякого недуга) являлся спирт, открыто продаваемый в магазинах и уличных киосках.

  Мать сердилась на своего отца за такой жёсткий эксперимент, проведённый над её сыном, но впоследствии, видя практические результаты, часто вспоминала покойного добрым словом.

Морис ВУРДОВ.

(Продолжение следует).