Мое босоногое детство

Как многодетная, Вань Наста освободилась, как бы сейчас определили, условно досрочно, а Сергей Анна «дослужила» весь положенный срок. Хотя дома оставалась малолетняя дочь, которой отказали в приёме в детдом (тётя отвозила её в Кослан и привезла обратно домой) по причине отсутствия свободных мест - она пять лет воспитывалась у тёти - сестры отца, который погиб в войну.

  Пока жена содержалась в местах не столь отдаленных, Сопрон Вась женился, новая жена родила дочь и сына, старая жена, по официальным бумагам, вернулась с лагеря. Старый друг оказался лучше «новой», возвратили из детдома детей, и Сопрон Вась стал неофициальным многожёнцем. До смерти помогал новой жене с детьми.

  Посреди нашей деревни, у моста, установили многовёдерный чугунный котёл. В котле, раз в сутки, варили мучную похлёбку, и выдавали черпаком по количеству ртов в семье определённое количество мучной баланды. Мы садились за стол, баланду наливали в общую миску и быстро опустошали.

  В один из таких дней к нам зашёл деревенский юморист Лев Сем +нь Вань, который зимними днями в спичечной коробке «развозил» «своих» домашних тараканов по чужим домам, успевших способом заморозки избавиться от них. Таким образом он препятствовал тотальному истреблению тараканов, давая возможность не прекращать продолжение тараканьего рода. Ваня предложил, чтобы всем досталось баланды поровну, ложки держать посередине в миске, пока «старший» из нас хлебал баланду. Мы слишком поздно заметили подвох, наши ложки не сдерживали жидкую баланду и «старший» (младший брат отца) половину баланды, предназначенной на четверых, съел. Мы, как были, так и остались полуголодными.

  «Старший», Михаил, недавно прибыл с госпиталя после лечения: под Ростовом в первом же бою шальная пуля пробила локоть его правой руки. После лечения его комиссовали. Он вёл себя с родственниками нагло и нахально, хамил так, что его мать (наша бабушка), часто, обращаясь к богу, говорила в сердцах: «О, Господи, почему ты его оставил в живых, лучше б ты оставил в живых Николая, а тебя бы забрал к себе». К бабушке Бог оставался глухим.

  Она, уложив нас в постель, перед сном читала молитвы, стараясь привлечь и меня к участию в этих мероприятиях, но, не обладая большой силой воли и не видя результатов, прекратила дальнейшее обучение религиозным основам - эта тема постепенно сошла на нет. Последнего попа арестовали в год моего рождения, его расстреляли, как и наших двух кулаков. В открытую деревенские не смели показывать свою религиозность, если что-то и делалось, то очень тихо и скрытно - подальше от людских глаз.

«Мор - это не по-христиански»

К нам частенько заходил сосед, являвшийся зятем, это дед, Лев Сем Онь. Он сходу, ещё перешагивая через порог двери, узрев меня в доме, начинал предлагать провести процесс крещения. Он закатывал глаза, тряс своей бородой и приговаривал: «Ну, что за нехристовое имя тебе дали родители, надо срочно тебя крестить и дать новое имя, достойное православного человека, а то какой-то Мор - это не по-христиански».

  Наш дед, Пепил Вась, занимаясь ремонтом бахилы, рыбачьего сапога, не вмешивался в разговор, приглашая зятя: «Проходь, Андрей Семенович, садись на лавку, будь гостем. Что-нибудь стряслось? Мы тут с внуком беседуем о бренности бытия. Почти вот закончил ремонт обуви - осталось продержать в березовом настое, и можно ехать на рыбную ловлю».

  У Андрея Семеновича дома хранились на старославянском Библия, Евангелие и, бывая у него, мы, ребятишки, разглядывали раскрашенные картинки на библейские темы, не понимая слов текста. Он единственный, кто подсчитывал и указывал дни Пасхи, ведя церковный календарь в деревне. Поэтому все своевременно знали, когда приходит Пасха и остальные подвижные религиозные святые дни.

  Престольным праздникам взрослое население отдавало предпочтение. Чтобы не мешать взрослым общаться, я уходил из дому по мальчишеским делам. Дед вдогонку предлагал далеко не уходить, чтобы помочь в сборе походного скарба.

  Зимой, на Рождество, мы ночью собирались в группы. С собой прихватывали грубый, домашнего изготовления клубок ниток, крадучись шли вдоль заборов, выискивая, где возможно еще варят самогон к празднику.

  Один из нас заходил во двор, привязывал нитку к кольцу щеколды, быстро выходил к нам. Мы все лежали на снегу у забора так, что, выйдя из дома на крыльцо, хозяину нас обнаружить было сложно.

  Вышедший на стук металлического кольца кричал: «Кто там?» Открывал дверь, не видя никого, чертыхался в сердцах и запирал засов. Но были ушлые, некоторые, подозревая, что балуются дети, бросались с верёвками в руке к забору и успевали отстегать попавших к ним медлительных ребят. По закоулкам собирались вместе на мосту, выбирали новый дом и историю повторяли. Так мы поднимали безмятежно спавших односельчан с постели, совершенно не думая о последствиях. Некоторые, после таких побудок больше не ложились спать и слали на наши головы всех чертей и напастей.

  На следующий день только и было разговоров о ночных бдениях. Нас мягко журили, но мы отрицали нашу причастность, шли снова по тем же домам колядовать. Нам же разговоров хватало на долгое время.

  ...Наша маленькая речушка летом пересыхала, превращаясь в ручеёк с перекатами и неглубокими заводями, где в то голодное лето случайно обнаружил под крутыми берегами пещерки, скрывающихся в них налимов. Двигаясь вдоль ручья, увидел нору под водой. Обследовав рукой вход, выявил, что там имеется небольшая пещерка с живым существом, которое стремилось выскочить из пещерки. Мгновенно ухватил скользкое существо, и вытащил его наружу. Какое же было моё удивление, когда обнаружил в руках увесистого чёрного налима весом около трёхсот граммов, старающегося вырваться из моих рук. Недолго думая, немедленно выбросил его на пологий берег, тут же разжёг из сухих веток маленький костер, разделал налима, выбросив внутренности в речушку. Поджарил на костре и съел с превеликим удовольствием. Таким способом я обследовал речку до самой оставленной без присмотра, тихо умирающей мельницы, и почти во всякий приход на речку я имел дополнительный паёк от природы.

  Долго «лакомиться» одному не удалось, меня выследил соседский мальчик, Алёшка, на год моложе меня, с которым пришлось поделиться, рассказать о налимах, остававшихся в речке на лето. Это была тайна, которую не знал никто.

  Все мы ходили с удочками на реку ловить пескарей, окуньков, сорогу, иногда попадалась и более крупная рыба, но из-за отсутствия фабричных крючков, рыба на моём крючке долго не задерживалась, она успевала червяка проглотить, а рыболовный крючок - выплюнуть и благополучно падала в свою водную стихию.

  Сосед, Степ Коль, литровую банку заполнял рыбой за пару часов, я же только мог случайно зацепить несколько штук рыбок и, терпя неудачу, старался вместе с ним не ходить с удочкой на реку, а впоследствии к ловле рыбы с удочками так и не приобрёл пристрастия.

  Коля был старше меня на 2 года, его брат Миша, мой ровесник, никогда не ходил с удочкой: его способности были наравне со мной.

  Оба они из-за отсутствия валяной обуви некоторое время в школу бегали зимой босиком, затем совсем прекратили посещать школьные занятия и окончательно её забросили. Мать растила их без отца, старший сын был на фронте, хотя была сестра, проживавшая в райцентре, и они больше были заняты тем, чем можно прокормиться: занимались подножным кормом - собирали грибы, ягоды, сажали картошку, морковь, репу (Николай летом ежедневно удил рыбу, зимняя рыбалка на удочку не практиковалась, больше промышляли ловлей с силками снегирей и другой мелкой дичи), но не воровали.

  Если уж выбирался на рыбалку, то только один, чтобы не было обидно: что поймал - то и моё, и не надо ни на кого равняться.

  В третьем классе к нам прислали новенькую молоденькую учительницу: Ксения Николаевна оставила школу, стала работать продавцом в магазине. Нам было сложно привыкнуть к тому, что она вдруг превратилась в обыкновенного человека. Не укладывалось в моих мозгах - видеть ее за прилавком, развешивающей соль, подающей буханку хлеба и, не испытывающей угрызения, вроде так и было всю жизнь. Учитель в моих глазах был на уровне святого, являлся непререкаемым авторитетом, а тут она внезапно превратилась в обыкновенного человека - с присущими слабостями и радостями.

  Перед началом учебного года Ксения Николаевна подарила мне учебник «Родная речь», присланный из района в школу в единственном экземпляре для третьего класса. У новой учительницы такого учебника в наличии не оказалось, и она частенько просила его у меня взять попользоваться им. Мне было приятно, что я имею возможность оказать ей такую услугу. Она всегда обращалась ко мне ласково, я отвечал ей тем же, даже больше - влюбился в неё по самые уши. «Свинопас»

  ...Подряд, в течении нескольких лет я пас колхозное стадо свиней, замещая мать, чтобы она могла участвовать на заготовке сена для колхоза.. Колхозникам, принимавшим участие на сенозаготовке, колхоз выделял определённое количество сена для личного хозяйства: у нас же была корова, без которой жизнь была бы немыслимой. Другим способом заполучить сено было, практически, невозможно. Сено, негласно заготавливаемое колхозниками в кустарниках, лесу, колхоз, проводя в зимнее время проверки (обыски) и, обнаруживая, изымал в свою пользу. Хорошо, если только дело заканчивалось по-коммунистически - только экспроприацией, а то заводили ещё и уголовное дело. Свиньи на редкость были пакостливы, они всячески норовили забраться в чужой огород, полакомиться картошкой и другими овощными культурами, вызывали во мне превеликую злость, которая в дальнейшем отразилась на неприятии свиного мяса, не говоря уже о сале, к которому был абсолютно безразличен. Так я, получил в деревне прозвище «свинопас», чем был несколько недоволен, но вида не показывал.

 К 18-19 часам их загонял в хлев (время определял по ходу солнца, приближающемуся к серединному холму над деревней), а сам шёл на колхозное поле, искал сорную траву, которую свиньи обожали - ели, чавкая и хрюкая от удовольствия: приносил, обычно, пару снопов. Места для выпаса свиней, как такого, не было, поэтому мне пришлось им найти такой участок.

  Река в среднем течении делала изгиб, напоминающий букву латинского алфавита «s». Верхний изгиб глубоко растягивался параллельно нижней части деревни, что давало возможность, использовать этот изгиб, как пастбище: загонял их в этот мешок, они двигались, подрезая траву и коренья, вверх по реке, сам же устраивался с противоположной стороны горловины, читал взятую с собой книгу и ждал приближения стада. Как только стадо приближалось ко мне, встречал их с хворостиной, менял направление на обратное и они возвращались, также строем, вниз по реке. Своевременно менял место пребывания, шёл на противоположную сторону горловины и, в ожидании стада, занимался своими делами. Таким образом, их гонял туда-сюда по несколько раз. Некоторые хрюшки иногда начинали сопротивляться, что являлось признаком того, что место пребывания необходимо сменить. Тогда приходилось их гнать вверх по реке в сторону скотного двора.

  Гоняя стадо вдоль деревни, некоторые «ушлые» свиньи умудрялись-таки залезть к кому-либо в огород, где они шестым чувством находили слабое место в заборе.

  За одну такую оплошность, когда свиньи нанесли ощутимый урон в посадке картофеля, вышел большой скандал. Дед Адриан со старухой, оказавшись дальними родственниками деду (в деревне все были и дальними, и близкими родственниками, звали друг-друга то кумом, то сватом), устроили невообразимый шум: «Мы на вас подадим в суд и взыщем стоимость потравы».

  Только к вечеру все успокоились - на деле же картошка у них уродилась на славу. Но меня мать подвергла хорошей порке вожжами, приговаривая: «Сколько раз, ты, не достойный называться мужчиной, будешь заставлять свою мать краснеть перед уважаемыми людьми? И в кого ты такой уродился на мою несчастную голову? Неужели уж так тяжело посматривать за этими животными? Не камни же таскать».

  А ведь и действительно не камни: засунь под брючный ремень книгу и ходи за стадом свиней посвистывая.

  Спина была исписана вдоль и поперёк синими, красными полосами так, что долгое время стеснялся купаться вместе с ребятами. Такие уроки совершенно не добавляли любви к свиньям, скрипя зубами, приходилось терпеть их.

Морис ВУРДОВ.

(Продолжение следует).